Галина Юзефович

Антипатриотический лубок

"Частный корреспондент" 09.03.2010

В своей новой книге Максим Кантор глаголет притчами
и объясняет события в настоящем посредством исторических аналогий

Новая книга Максима Кантора — сиквел знаменитой эпопеи «Учебник рисования» и, если так можно выразиться, приквел к роману «В ту сторону». Сиквел главным образом в том смысле, что многие ключевые идеи «Учебника» (например, вера в возможность объяснять настоящее посредством экстравагантных исторических параллелей) снова оказываются здесь в фокусе авторского внимания. А приквел — потому что историк Сергей Ильич Татарников (тот самый, смерть которого составляет основной предмет романа «В ту сторону») в «Советах одинокого курильщика» ещё жив и даже продвинулся до роли полноценного протагониста.
В отличие от предыдущих художественных книг Кантора, «Советы» — не монолитная эпическая конструкция, но сборник небольших рассказов, объединённых общими героями и сюжетными мотивами. Формально все тексты сборника относятся к детективному жанру и построены по классической, шерлок-холмсовской ещё модели: преступление (по возможности жестокое и кровавое), двое сыщиков-недотёп — репортёр криминальной хроники (по совместительству рассказчик) и простодушный милицейский майор, а также великий ум — историк Татарников, путём чистого анализа раскрывающий все загадки, с которыми не справились профессионалы. Рюмка водки, ломтик дешёвого сыра, сигарета, неспешный разговор на кухне — и вот вам пожалуйста: элементарно, Ватсон!
Загадочное исчезновение миллионера и мецената в модной картинной галерее; убийство главного редактора гламурно-интеллектуального журнала «Русский траппер»; пропажа сокровищ древнего царства Удмурту; непостижимая кража штанов в экспрессе Москва — Петербург или ночное сборище оборотней в музее современного искусства — всем этим леденящим душу событиям Татарников способен дать исчерпывающее и убедительное объяснение. Не покидая при этом собственной кухни: ему не нужно видеть места преступления, общаться с подозреваемыми или анализировать улики — в основе его метода лежит «использование всемирной истории для понимания бытовой проблемы». Осознавая логическую связь между убийством журналиста и эпохой Каролингов или, скажем, между утоплением полковника КГБ в лондонской канализации и историей князя Курбского, Татарников приходит к своим неожиданным (и, конечно, верным) выводам.
Даже такого куцего перечня сюжетов канторовских рассказов достаточно, чтобы понять: никакие это, разумеется, не детективы. Главное, что занимает автора, — это сатира на существующие в современном обществе порядки. Достаётся всем — и журналюгам, и ментам, и проводникам на железной дороге, и бизнесменам, и модным галеристам, и министрам, и сенаторам. Особенно почему-то не нравятся Кантору сенаторы — каждый второй злодей (или, напротив, омерзительная жертва злодейства) оказывается у него коррумпированным, невежественным и обязательно заплывшим жиром депутатом верхней палаты парламента. Всё же остальное — в том числе исторические аналогии (условные и прописанные крайне поверхностно) и сами детективные коллизии — играет роль второстепенную, декоративную — примерно как лаконичный задник на высмеивающих какого-нибудь глупого генерала лубочных картинках.
Издеваться Кантор умеет здорово, чего уж там: делает он это иногда убийственно точно, иногда просто очень смешно. Однако в данном случае против него парадоксальным образом начинает работать выбранный жанр: взявшись паковать свои притчи в детективную обёртку, Кантор, вероятно, забывает, что детектив — это всегда балет с гирями на ногах. То есть из детектива вполне можно соорудить любой сложности «Лебединое озеро» (есть масса примеров), но сделать это всегда очень непросто — потому что как ни крути, а танцевать придётся с утяжелением в виде полного набора обязательных для этого жанра параферналий. Чтобы стать хорошей книгой, детектив (любой, и сатирически-философский в том числе, лучшим примером чему служит проза Г.К. Честертона) должен в первую очередь быть хорошим детективом. Кантор же этим условием sine qua non пренебрегает сплошь и рядом: детективная интрига у него то просто теряется, то приходит к совершенно абсурдной и неубедительной развязке, а то и вовсе завершается беспомощным «а чёрт его знает, как оно было». И справиться с раздражением по этому поводу удаётся не всегда: в самом деле, если ты хочешь танцевать партию Одетты, зачем наряжаться в цирковое трико и обвешиваться грузами, которые при ближайшем рассмотрении оказываются дутым картоном?
Впрочем, повторюсь: если отвлечься от этого жанрового несоответствия, «Советы одинокого курильщика» способны читателя если не увлечь глубиной мысли, то по крайней мере развлечь качеством сатиры. Смеяться настолько едко, зло, умно, горько и заразительно, как это делает Кантор, в наше время не умеет (или, вероятнее, не считает нужным) практически никто.
Критики:
Лев Данилкин:
«Цикл рассказов об одном из героев «Учебника рисования» и «В ту сторону» — историке Сергее Ильиче Татарникове, который на этот раз выступает в роли сыщика-интеллектуала: распутывает убийства и кражи. «Вероятно (если бы такое утверждение не показалось смешным), я должен был бы сказать, что метод Татарникова — использование всемирной истории для понимания бытовой проблемы. Сергей Ильич считает, что, если разобраться в причинах падения Римской империи, ничего не стоит определить, кто спёр из буфета серебряные ложки, — надо лишь включить частный случай в общую картину. Если ваше понимание исторического процесса верно, сказал однажды Татарников, сегодняшнее происшествие тоже станет ясным». Это не детективы (так, на всякий случай)».
Блогеры:
Geschefter:
«Меня вроде бы не очень интересуют анализы нюансов судьбы этой [как нынче выражаются] страны, исторические причины и драматические следствия уродства её системы, и вообще — душа за страну болит, но голова про неё не думает. Так что добрую четверть книжки я немного боролся с изобилием злободневных российских реалий и рассуждениями о том, как эти реалии такими получились. Даже подумывал бросить знакомство с глубокими (нешуточно!) мыслями Максима Кантора. А потом смирился, проникся и увлёкся. Решив для себя, что вот такой это тип литературы: художественно-социально-философский. К тому же книга не исключительно состоит из мыслей о необустроенной стране, а есть в ней и темы «помельче» — но для меня более близкие и важные — о месте интеллигента в этой необустроенности, и темы извечные — о жизни и смерти, и точные наблюдения: гротескно забавные и трагически невесёлые.
Если это и детективы, то уж точно не «иронические» — отчего-то мне страшно не нравится такое определение вообще и в приложении к данной прозе в сугубой частности. Трупы в историях, безусловно, имеются (в том числе даже не просто иронические трупы, а местами прямо-таки комические), но способ расследования преступлений и настроение, с которым он описан, не подпадают под определение иронии. Это скорее парадоксальная игра ума с тем же самым социально-философским (см. выше) уклоном. А легкомыслие имеется разве что в стиле рассказов, но никак не в их смысле. А смысл их… Опять см. выше — чего тут по второму разу писать про реалии с мыслями?..»