Учебник истории – учебник сопротивления
Алексей А. Шепелёв
rabkor.ru, 26.11.2009

В новом романе Максим Кантор, как верно замечено критиками, движется в ту же сторону, что и в предыдущей своей книге «Учебник рисования», и пытается нарисовать такую динамичную картину современности, чтоб было понятно, куда она, вся насущная современность, движется, а заодно и вся толкающая оную европейская история ХХ столетия. Тоже верно сказано в аннотации: новую книгу Кантора можно назвать «Учебником сопротивления», – но сопротивлением чему? – вот, как нам кажется, тот вопрос, на который автор отвечает своей книгой, для чего пишет роман, а не картину или статью.
Первые страницы читаются как остроумнейший, написанный простым и ясным, без стилистических вывертов и философских наворотов, роман о современном экономическом кризисе – вот потеха! К середине понимаешь, что это историко-политический или, если угодно, историософский триллер, с элементами конспирологии, чтиво для тех, кому открыл дорогу Умберто Эко с «Именем Розы», а закрыл, «разгадав» все детективные и постмодернистские коды, Дэн Браун.Остроумие автора, его ирония, пусть и горькая – кризис ведь, кому сегодня легко! – заставляют не один раз ударять себя по коленке и восклицать «Так и есть!», вспоминать смешные места классики. Смех сквозь слезы, понимаешь, осознавая сюжет: человек умирает от рака, а за окном больницы тоже бьется в агонии глобального кризиса капиталистический мир. Автор сознательно упрочивает эту аналогию, сразу встает на позицию неумолимой объективности; ты замечаешь, что как в классике (в «Ромео и Джульетте» или в «Лолите») с первых строк заявлено, что все главные герои умерли, а рассказ дан «просто так», «в назиданье потомкам». «В любом случае книга очень интересная, познавательная для молодежи, для широкого круга читателей», – вот так можно сказать, и особой иронии в данном утверждении нет.
Сначала действие происходит в онкологическом отделении больницы, где умирает Сергей Ильич Татарников, 58-летний историк, с позиций современного общества (простите, общества потребления) лузер, да и с позиции «да и вообще» тоже лузер, не подумаешь сразу, что это и есть положительный герой, коего так долго ждала отечественная словесность. У него есть собеседники, тоже безнадежные, и ситуация напоминает чеховскую «Палату № 6» или в чем-то даже юмористический рассказ Шукшина «А поутру они проснулись». Первый – простой рязанский парень Витя, второй – Вова, тоже молодой человек, бывший гинеколог, но из продвинутых, постоянно читающий GQ и либеральные газеты. Разговоры, как заведено на Руси, ведутся о политике, да как и везде теперь, о глобальном кризисе и загадочном Доу Джонсе. Третий – немногословный дедок, который произносит только одну весомую фразу: «Я Берлин брал». Срез общества, диалог поколений.
«– Такие вот лопухи, как ты, дед, корячились, на Рейхстаг лазили, давили фашистов, а потом пришёл один лысый деятель – и всё коту под хвост. Где он, Берлин, который ты брал? Куда дел?
- У меня сестра в Берлине живёт, - заметил Вова, - и хорошо живёт! По демократическим стандартам живёт!.. вышел на улицу – там тебе и сосиски, и клубника, и мясо свежее, и всё копейки стоит!
- Карман шире держи, Вовчик. Вон в газетах что пишут. Накрылись твои сосиски!»
Действительно, системный кризис капитализма (др. греч. «решение», «поворотный пункт», «суд», «исход», термин в первую очередь используется как раз как медицинский и как экономический) расставляет всё по своим местам. Он, в частности, дает слово главному герою, который так и не написал за всю жизнь книгу о подлинной истории Запада и его демократии, делает героя героем. Монологи Татарникова, человека, коему волею судьбы уже нечего терять и ничего не хочется, который при этом, как и автор, едко-печально иронизирует, знает меру и такт, звучат не как чудачества больного и не как кабинетные абстракции, а как последние истины, выстраданные на своей шкуре.
Начинает с простого, например, со «среднего класса», далее экскурс в историю и взгляд в будущее, аналогии напрашиваются сами собой:
«– Надо лишнее отрезать. Скажем, появилось много людей, у которых есть деньги, и они уже не хотят работать. Они не настолько богаты, чтоб богатые их уважали, – но и в прислугу они идти не хотят. Это, допустим, как больной орган в организме. Злокачественная опухоль воспалилась, резать надо. А как менять орган в работающем организме? У тебя в мозгу рак - надо бы тебя на пару часов придушить, мозги тебе отрезать, новые вставить, и всё будет в порядке.
– Так ведь я помру.
– Правильно, Витя, помрёшь. И богатые так рассуждают. Они говорят: мир всё равно помрёт, значит, надо начинать войну. Война, Витя, это такая бесполезная операция… После Великой Отечественной была Потсдамская конференция. Знаешь, зачем они собираются, Витя? Всякий раз люди по новой решают, как сделать, чтобы богатые были богатыми».
Невыносимая боль ввергает Татарникова в галлюцинозное откровение: он один в заснеженном поле (метафора нашей страны, летовское «Русское поле экспериментов»!), до других не дойти, не докричаться, кругом холод и пустота: фикция, ложь, притворство (символический обмен, символическая демократия, демократическая война; даже дед-сосед, вдруг оказалось, не брал Берлин, а работал в НКВД!), передергивание и перекраивание карт: историй много, учит историк, а надо написать одну – объективную.
Рассказывая незамысловатую и недлинную историю (опять «историю»!) умирающих в онкологическом отделении, автор мало-помалу начинает распутывать нити, идущие от этих, в сущности, незначительных, никому не нужных маленьких людей, во внешний мир, к другим персонажам, более значительным, и еще недавно – что уж точно объективная истина! – более успешным, чем ныне. Отношения между людьми, однако, на поверку отказываются не столько человеческими, сколько экономическими. Коллега Сергея Ильича доцент Панин, «вложивший огромные, по его представлениям, деньги в акции российского нефтяного предприятия», убоявшись краха, позвонил архитектору Боброву, тот менеджеру «Росвооружения» Пискунову, тот – генералу Сойке, он – министру финансов, а тот – самому сенатору Губкину. Оказалось: вся пирамида рушится, как карточный домик. Тем более, что министр вспомнил, что сам подставил всемогущего экс-бандита сенатора, впарив ему убыточную сделку. «Так же, – подумал он, – хитрый Запад подставил российское правительство с Олимпийскими играми. Да что Олимпиада! С капитализмом как надули: берите, дорогие товарищи, нашу систему – надёжная вещь, износу не знает, век будет служить! Удружили, ничего не скажешь».
В доме самого Татарникова, чуть не как Воланд в нехорошей квартире, поселился «добродушный британский юноша», «румяная оксфордширская сарделька» – изучает варваров, всем своим обликом и поведением излучает демократию, вполне определенную ее модель.
Англичанин сожительствует с дочерью историка, но о женитьбе с «дикаркой» не может и помыслить; жена Татаринцева не знает, как подступиться к «просвещенному европейцу» с таким «нецивильным» вопросом, остается только создавать вид матдостатка – для этого она нанимает в прислугу «простую рязанскую» девушку Машу, которой платить нечем, и у которой ребенок-татарчонок от сгинувшего в столице нелегала. Столкновение «демократий», бедных и богатых, колонизаторов и варваров неизбежно. В мегаполисе, а может быть, и во всём мире. Вскоре к Маше из Афганистана приезжает брат ее «мужа», чтобы – так у них принято – забрать ее «домой». Тощий «чурка» Ахмад – явный антипод румяного англичанина, «варвар», солдат сотню лет не прекращающейся войны – по воле автора, по художественной логике произведения, вызывает симпатию. Реальное столкновение супостатов заканчивается так: «Бассингтон продолжал лежать ничком на лестничной площадке – боль от сломанного носа была такая, что ни думать, ни говорить он не мог. Чтобы позвонить в милицию, надо было хотя бы встать… В полумраке лестничной клетки белел его полный зад». Очередной урок истории?.. А встреча других двух антиподов – гаранта демократии со столпом тоталитаризма – «зонта и швейной машинки»! – почище прогулки Иешуа с Пилатом по лунной дорожке!
Еще одна главная тема романа – наша интеллигенция на переходе ее в интеллектуалы. Тут уж не только герой, но, видно, и сам автор, что называется, отрывается по полной. Античную виллу отгрохал чиновник – трудно в кризис «добиться того, чтобы камень везли не с Урала, где он дешевле, а из Италии, как положено»! «Вы создали образ эпохи! – хвалит архитектора культуролог Кузин. - Если башня Татлина – памятник бесплотной фантазии, то ваше творение воплощает прямо противоположное. Не утопия для масс – а реальность для личности». Железная логика: «Там где живут отцы города, – там окажутся и культурные люди, можно не сомневаться! Сами придут, прибегут просить подачки, кланяться… – вот так и образуется культурное ядро общества. Возле вилл непременно и искусство обнаружится, там где-нибудь неподалёку и свободная мысль пробьёт себе дорогу. Важно знать – с чего начать строить общество».
В конце романа Татарников умирает, как бы в очередной раз, и теперь уж по-настоящему – смерть, как и кризис, расставляет единственно верные акценты, автор настраивает героя (а вместе с ним и читателя) на философский, контрастный существованию героя светлый лад, полностью раскрыв и исчерпав характер и смысл персонажа: он всегда пренебрегал пресловутыми «как все» и «да и вообще», всю жизнь жил один, на симпозиумы и рауты не ходил, не суетился, не искал чинов и богатств, у него есть один ученик и один друг, зато они настоящие. Кантора не зря сравнивают с Толстым, он, несомненно, тоже большой художник, яростный и ясный в своем гуманистическом пафосе, но смерть протагониста «В ту сторону» – не толстовская смерть Ивана Ильича, а смерть человека, не потерявшего достоинство ни перед лицом жизни, ни перед лицом смерти, за месяцы болезни осознавшего смысл и того и другого, обретшего обычное, но настоящее человеческое счастье, единственного борца и праведника наших дней.