ВОПРОСЫ ЧИТАТЕЛЕЙ,
ЗАДАННЫЕ МАКСИМУ КАНТОРУ ПО ПОВОДУ СБОРНИКА "ВЕЧЕР С БАБУИНОМ"
И СТАТЬИ "РАСПУТИЦА" (1 ноября 2007, Полит.Ру)
"Полит.Ру", 15 ноября 2007

Как Вы относитесь к тому, что вас многие не любят? Татьяна К.

Любовь надо искать не на форумах, а в кругу родных, друзей и у девушек. Поиск же общественной любви, по-моему, дело непристойное. Было бы крайне досадно, если бы меня любили все подряд, в особенности же те, кого я не считаю порядочными людьми. То, что обществу никогда не нравятся гордецы, выскочки, моралисты и зануды – очевидно. То, что данные эпитеты применимы ко мне, – бесспорно. Иным быть не старался. Перечитайте соответствующий пассаж в пьесе Ростана «Сирано де Бержерак».

Как Вы относитесь к Марату Гельману? Изменилось ли Ваше отношение к нему со временем? Михаил

Никак не отношусь. Никогда о нем не думал.

Кто, по Вашему мнению, главные персонажи в актуальном российском арте? Андрей

Вопрос к социологам. Я за рейтингами не слежу. Персонажей много, героев мало. Что такое «российский арт» не вполне понимаю. Русское искусство или т.н. «рашен арт»? Это не одно и то же; последнее – что-то вроде матрешки в магазине duty free.

Ваш социальный идеал. Вы так много чего не любите, а что Вы любите? Борис

Пристрастия самые обыкновенные, ничего экзотического в них нет. Я люблю обычных порядочных людей.
Социальный идеал: моя бабушка Люба, деревенская учительница; Фома Аквинский, богослов; Платон, философ; Ван Гог и Гойя, художники. Есть много людей, которые являются для меня примером в общественной жизни. Писатель Лев Толстой, поэт Данте, писатель Александр Зиновьев, шофер Александр Герасимов, историк Сергей Шкунаев, художник Рембрандт, художник Домье, философ Сократ. Список получится длинным. Мне повезло: я встречал много смелых и хороших людей.
Общим у них является одно: они верны истине и делу, а совсем не начальству и моде. Служат обществу, а не институтам общества, тем более не руководителям институтов. Не стесняются того, что думают, не беспокоятся, модно это или нет, оплачено или не очень. Не рыщут в поисках заказа, а выполняют долг. Как же таких людей не любить?
Холуйства, действительно, терпеть не могу, но, право же, хороших и несуетных людей куда больше, чем лизоблюдов и приживал. Просто последние суетятся, чтобы обратить на себя внимание, вот и кажется, что их большинство. А это, слава Богу, не так.

Как художник, философ, анализирующий современность, пользуетесь ли Вы в своей работе понятием "красота"? Меняются ли со временем представления человечества о красоте? (Влияет ли на это современное искусство - О. Кулик, Виноградов и Дубоссарский, АЕС, "Монро" и др.?) Красота и злодейство - могут совпадать? Например?
Что важнее для Вас: красота или комфорт? Красота или экономическая выгода? Красота или корректность? Красота - или стабильность? Красота или свобода?
Что, по-вашему, "красивее" - сталинский СССР или сегодняшняя демократическая Россия? Константин Сутягин

Красота как понятие никак не связана с дефинициями добра и зла. Это понятие эстетическое, не этическое. Античные храмы и египетские пирамиды красивы, но никакого этического урока зрителю они не сообщают. А потому никакого противоречия в соседстве красоты со злом нет. Более того, именно такое соседство часто в истории и бывает. Триумфы цезарей, ритуальные жертвоприношения в храмах, роскошные парады Рейха – это все несомненно красиво, хотя и бесчеловечно.
Именно христианство наполнило образ этическим содержанием, сделало икону уроком сострадания и любви. Однако вопрос – является ли икона красивой - особенно если сравнить ее (маленькую и аляповатую) с великолепием вавилонского храма, с размахом Римского Колизея, этот вопрос однозначного ответа не имеет. То, что христианская этика считает прекрасным, является прежде всего духовным, выраженным через тело, одухотворившим материю. Однако делаются ли эти одухотворенные формы красивыми в античном понимании – не вполне ясно.
Изможденные тела святых и мучеников вряд ли столь же привлекательны, как формы античных атлетов. Вы знаете, что Возрождение (прежде всего в лице Микеланджело) постаралось объединить эти две тенденции, и предъявить западному миру такую красоту, которая была бы очень победительной и физически привлекательной, но и духовной одновременно. Это ренессансное волевое соединение противоречий так и не породило однородный продукт. Эстетика Ренессанса, измененная до роскоши Барокко и до легкомыслия Рококо, была, в конце концов, отвергнута новым временем. Пришел авангард, который вернулся к античной простоте, к языческому знаку, к торжеству воли над моралью.
Противоречие понятия красоты, которое содержится в двуприродности европейской культуры, в ее языческом и ее христианском началах, существует, игнорировать его трудно. Скажем, этому противоречию посвящена книга Толстого «Война и мир» (вы помните принципиальное противопоставление антично прекрасной Элен и некрасивой физически, но прекрасной княжны Марьи).
Как мне представляется, языческое искусство всегда привлекательнее, красивее (в античном понимании этого термина), нежели христианское. И те ретро-режимы, которые в двадцатом веке воскрешали античные традиции (Третий Рейх, например, или государство Муссолини) обращались именно к этому, языческому, пониманию красоты. Возводились огромные, помпезные объекты, которые отвечают языческому пониманию гармонии. Языческое искусство величественнее, наряднее, ярче – и христианское не выдерживает с ним конкуренции. Двадцатый век вообще явился таким особенным новым изданием язычества, и даже современная демократия (общественный строй, который, вообще говоря, уже существовал в античности) является очередным ретро-экспериментом в ряду прочих.
Руководствуясь именно этой тягой к классическим образцам величия, создавались монументы сталинской эпохи, и сегодня происходит нечто подобное. Сегодняшнее увлечение классикой (все эти псевдоантичные виллы, помпейские дома новых богачей и тд.) представляется мне очередным ретро-экспериментом, свойственным нео-языческим государствам, нео-языческой идеологии. С точки зрения христианского образного искусства – это пошлость, с точки зрения античных пропорций – все соблюдено.
Если Ваш вопрос заключается в том, что есть красота именно для меня, каким критерием я руководствуюсь как художник – то ответ очевиден. Внутренней красотой. Псевдоантичные виллы, пестрые значки абстракционистов, перформансы и т.п. – я не люблю, хотя это, вероятно, и красиво. Рембрандт не красив – он прекрасен. А это разные вещи.

Вот только уже появился метод по типу психотерапевтического, который хотя бы на уровне одного субъекта может легко исправить зависимое, холуйское, рабское мышление - это идеоанализ (ideo.ru) Но, конечно, задрав штаны толпой не побегут выдавливать из себя раба...
А насчет холуйства, как основы российского государства - близко, но не совсем так. Основа - "халява" Вот подробнее - http://ideo.ru/cancerocracy.html
Юрий

Знаете, мне тоже иногда удаются хлесткие реплики. Но до такой не додумался. «Задрав штаны, выдавливать из себя раба» – это сильно сказано. Где-нибудь использую. Спасибо.

Уважаемый г-н Кантор. Прочла ваши пьесы, которые вышли под общим заголовком - комедии, в сборнике, хотя они больше похожи на актуальную, очень жгучую сатиру. Вопрос: видите ли вы их воплощение на сцене, какого театра, в постановке какого режиссера, может быть, есть предположения по актерам? И еще, не планируете ли выпуск аудио-книги? Оксана Н.

Спасибо за вопрос. Когда я был подростком, мы с моим хорошим другом Андреем очень увлекались театром Брехта, и мечтали о чем-то похожем, о таком революционном театре, который не заботился бы о декорациях и костюмах, но просто занимался бы представлением сути вещей – герои обменивались бы репликами на пустой сцене. В частности, нам нравилась эстетика брехтовской пьесы «Разговоры беженцев» - герои выходят к зрителям, садятся на стулья и разговаривают; ни грима, ни декораций не нужно. Представление может показаться монотонным, но ведь это не водевиль – а пьеса, рассказывающая о драме времени. Такая пьеса не нуждается в аксессуарах, она прочищает мозги именно своей простотой. И помогает понять, где живешь. Мы тогда хотели собрать труппу из друзей и знакомых, и ездить с представлениями по городам, как это делали в предвоенной Германии дети Манна, Клаус и Эрика. Все это были юношеские планы, нам было по шестнадцать лет, пьесы, которые мы тогда писали, были не особенно хорошими, хотя и смелыми.
Комедии, которые я написал в этом году, не вполне соответствуют этой брутальной эстетике. Хотя, как мне кажется, достаточно брутальны – но брутальность здесь иная. Думаю, они вполне сценичны – именно в классическом представлении: т.е. возможны костюмы и декорации. Например, фарс «Мировой заговор» хорошо бы играть в барочной традиции театра Гоцци, с масками, переодеваниями, кулисами и т.п. И, разумеется, «Вечер с бабуином», моя любимая пьеса, тоже нуждается в классической постановке. Сцена в этой пьесе должна быть богато декорирована, с аксессуарами, с переменой декораций, с будкой суфлера. Кстати, я приветствую такую позабытую традицию, как работа суфлера. В постановках своих пьес я хотел бы видеть суфлерскую будку, из которой доносились бы реплики, удваивающие и без того множащийся обман. Вообще, как Вы, наверное, заметили, во всех этих комедиях очень часто применяется прием многократной подмены: подделка оказывается в свою очередь подделкой, и так без конца. Мне кажется, именно сцена могла бы данную метафору хорошо обыграть. Тема фальшивого пространства, в котором живем (а на этом строятся сюжеты) вообще имманентна сущности сцены – сцена ведь тоже, в каком-то смысле, фальшивое пространство.
Я не отказался от той, юношеской, привязанности к простому и ясному слову – к спектаклю с голой сценой и актерами без грима; просто усложнил историю. Мне кажется, по ходу действия в моих пьесах происходит как бы раздевание, избавление от декораций, и от пышности первых картин. По замыслу, мы должны будем придти к простой и ясной сцене, к простым и ясным репликам – пройдя через множество кулис и подделок. Вот, например, детектив «Смерть Варвары Петровны» - он именно про это и написан. Т.е. про то, как от лживых возвышенных историй приходят к простой и неприятной правде.
Кто бы мог поставить? Право, не знаю. Очень надеюсь, что кто-нибудь найдется. Увидим. Актеров представляю разных – скажем, Петра из «Вечера с бабуином» великолепно бы сыграл Никита Михалков, великий актер.
Совсем не знаю, что и сказать про аудиодиск. С удовольствием бы начитал пьесы, или поучаствовал, вместе с другими актерами. Мне кажется, получилось бы здорово. Но ведь это зависит не только от меня.

Вы пишете "твердая зарплата". А сколько это? Сергей

Спросите у тех, кто дает, и тех, кто берет. Мне не приходилось – ни того, ни другого. В тексте это выражение – метафора стабильности.

Возможен ли выбор Путина на третий срок? Павел

Простите, я не политолог и не гадалка. И потом, это ведь безразлично. Какая разница, в каком качестве он остается, и он ли конкретно будет у руля. Стабилизировалась определенная ситуация, он ее представитель, и только.

Кто виноват? И самое главное - что делать? Анастасия Шлин

Евреи, конечно, виноваты. Ну и русские тоже хороши. А уж как американцы гадят, или, допустим, англичане! А украинцы с грузинами? Просто нет слов.
Извините, Анастасия, но каков вопрос, таков и ответ. Кто виноват? Все понемножку. И те прохвосты, которые звали простой народ выйти на площадь перед Моссоветом в 93ем году, - чтобы защитить приобретения этих прохвостов. И те, кто шел на эту площадь, обуянный идеей свободы. И те, кто аплодировал танкам, стреляющим в парламент, и те, кто воровал, и те, кто учил воров красть. Просто мне как писателю и художнику яснее и виднее то, что происходило с интеллигенцией, со мной самим, с моими друзьями. Я очень хорошо помню, как мы умилялись на первые накопления разных ворюг, а теперь художники заискивают перед новым начальством – кураторами, те в свою очередь лебезят перед банкирами, и т.д. Солнцевские авторитеты учреждают литературные премии, а дамы-литераторши им глазки строят. Хорошо ли получилось? Нет, скверно получилось.
И самое скверное, что у нынешнего состояния общества есть мораль – убедительная, в боях закаленная. Вчера читал интервью с очередным богачом, спокойным, самодовольным человеком. Он рассказывает, что у него все есть, экономическая ситуация в стране улучшилась в 70 раз, а если 90% населения недоедают – то пусть вот они и голосуют против власти, а ему-то зачем голосовать против? Ведь он – за. Он - за буржуазные ценности, он – за накопления, он – за рынок. Это человек, воспитанный на Солженицыне и рок-н-ролле, прогрессивный дяденька, и говорит он как профессор Преображенский из повести Булгакова, с таким же пафосом правоты.
Да, рассказывает богач свои жизненные убеждения, вот так я живу, и не жалуюсь. Заслужил. В гостиной сигары курю, в оранжерее читаю стихи, в спальне держу авангардное искусство, на даче играю в теннис, отдыхаю на яхте. А что такого? Уравниловки хотите? Так этим пьяницам все одно – что помогать, что не помогать, пропьют! Мы это уже проходили, с меня хватит. Теперь вкушаю плоды развитого капиталистического демократического мира. И мне нравится! Вкусно!
Разница между профессором Преображенским и современным буржуем проста. Автор вышеприведенной сентенции не профессор физиологии, не лекарь, исцеляющий от недугов, – а портфельный инвестор и ловкач. И только. Он, в общем, ничем не примечательный субъект.
И никто ему не объяснил в детстве, что другим помогают не только ради других, но прежде всего – ради самого себя, для того, чтобы быть человеком, чтобы улучшить внешний вид физиономии. Но – не объяснили вовремя парню. Он все прогрессивное по экономике прочел, и в мужских журналах по моде высказывается, а таких простых вещей о морали не выучил. И оттого физиономия его необратимо испортилась.
Так кто же виноват? Энтузиаст-накопитель – или тот, кто ему преподнес кодекс накопительства в качестве гуманистической морали? Противнее – первый, виноватее – второй.
А что делать – ну, это совсем просто. Не дружить с такими вот дяденьками, не бояться их опалы, не заискивать перед начальством, не стараться понравиться, работать. Это немало.

Доброго времени суток, Максим! С появления на свет публичности "Пустыря.Атласа" (имею в виду 2001-й год - презентацию книги в Третьяковке, когда мне, на тот момент радиожурналисту, удалось с Вами побеседовать) внимательно слежу за Вашими работами. Позвольте откровенный вопрос... С чем связан Ваш стойкий, вполне прослеживаемый негатив по отношению к т.н. contemporary art? Cпасибо. Антон

Антон, если вы действительно следите за моими работами, то вопрос непонятен. Высказываюсь я вполне определенно. В романе написал так подробно, что многие обиделись.
Contemporary art я не люблю постольку, поскольку считаю этот тип деятельности не гуманистическим, а шаманским. Это знаковая система требуется современному обществу как форма управления сознанием толпы, как регуляция инстинктов. Эта система оперирует понятиями «свобода» и «самовыражение», но на деле давно подменила эти понятия. Иначе говоря, я считаю contemporary art инвариантом язычества, таким новым паганизмом, нео-язычеством, востребованным современной империей.
На бытовом же уровне contemporary art вызывает у меня ровно ту же брезгливость, какую вызывал некогда соцреализм. И не люблю я contemporary art именно за те же самые свойства, что и советское искусство: за стадность, за круговую поруку, за лакейство, за индустриальное производство развлечений. И характеры и персонажи, фигурирующие что там, что тут – абсолютно идентичны. Должность секретаря союза художников заменили на должность куратора и т. д., и т.п. Находиться в толпе всегда противно, находиться в толпе, объявившей себя парадом индивидуальностей, – противно вдвойне.
Ровно потому же, почему некогда я не мог ужиться с соцреализмом, я не смог заставить себя войти в круг contemporary art. Уж очень, знаете ли, трудно участвовать в широко организованном и постоянно подпитываемом вранье. Интернациональный размах только усугубляет эффект. Как выражался герой Венички Ерофеева: стошнить не стошнит, а сблевать могу.
Помимо прочего, смешит термин contemporary art. Как-то Дали дал совет молодому художнику: только не старайся быть современным, от этого ты все равно никуда не денешься.
Что именно значит термин «современное искусство»? Кому и чему оно современно? Путину? Бушу? Войне в Афганистане и Ираке? Или рыночным успехам? Новым русским болванам, которым впаривают полоски, объявленные новаторством? Мы наблюдаем, в сущности, процесс того, как образуется бессмысленная развлекательная продукция, обслуживающая ограниченный круг морально неполноценных и умственно неразвитых буржуев. Буржуев убеждают, что это – прогресс, а лакеев убеждают, что они – творцы прогрессивного.
Увольте, ни на Западе, ни в России эта продукция никак не любопытна и к современности никакого отношения не имеет.
Современное искусство совсем иное. Не рыночным успехом измеряется. Когда же это искусство мерялось рынком? Ведь и Ван Гог не считался «современным» – в то время «современными» были Салоны. Настоящее искусство выстоит и победит, ему не впервой. Надо просто нам, немногим, тем, которые не идут в шеренге, честно работать и не поворачивать голову в сторону кривляк.

Уважаемый господин Кантор. Я присутствовал однажды на обсуждении Вашей монографии "Учебник рисования" в Институте философии РАН. Меня тогда поразила контрастность мнений неофициальных экспертов Вашего труда и Вашей реакции на них, вполне соответствующей особенностям Вашего внутреннего ощущения (понимания) процессов новейшего времени в России.
В этом для меня - Вы один из самых необычных мыслителей нашего времени. По-видимому, Вы не нуждаетесь в "хоровом" общественном признании и определенно проводите линию позитивной фронды со статусными основными актерами российской действительности.
Могли бы Вы прояснить мне мотивы, которыми Вы руководствуетесь, когда решаетесь доверить публике свои сокровенные мысли и наблюдения, явно приводящие Вас к конфронтации с критиками, какой-то частью нынешней протоэлиты и лицами, не вполне скромно и корректно именующими себя "ИНТЕЛЛЕКТУАЛАМИ"? Какие глубинные импульсы двигают Вами от оазиса личной спокойной жизни, выстроенной успешным и уверенным в себе творческим человеком к публичным "схваткам" с "целым морем бед" в лице злопыхателей, завистников и прочих подобных? Мне представляется также, что Ваша публицистика может обусловить личные риски и угрозы, способные реализоваться в конкретных негативных действиях против Вас со стороны лиц, чьи образы подразумеваемы, которым могут не понравиться Ваши аналитические выводы. Почему вы на это идете?
Осознаю, что задаю вопросы из сферы непубличной глубинной психологии, но без этого не сумею понять Вас объективно, т.е без привнесения собственных гипотез и правдоподобных домыслов. Не буду обижаться, если Вы не сочтете необходимым ответить мне публично. C глубоким уважением, Григорий Чудновский

Спасибо Вам большое за внимательное отношение, за тревогу. Я хорошо помню этот вечер в Институте философии и, мне кажется, помню Вас, хотя вокруг было много лиц.
Ответ на Ваш вопрос поневоле будет нескромным, надо рассказывать о переживаниях, преподнося их как что-то уникальное. Не сердитесь, если в ответе будет избыток личного.
Знаете, я испытал огромное облегчение, когда опубликовал свой роман. Не только потому, что написал то, что хотел, и так как хотел. Но, прежде всего, потому, что наконец-то встал вровень с самим собой, с тем собой, который был всегда, но который никогда не был предъявлен окружающим. Иначе говоря, я был автором этого романа давно, я давно думал эти мысли, давно договорился до этих формулировок. Но осторожность, лень, социальная адаптация мне все время мешали сказать именно так и именно то, что я в действительности думаю. И когда наконец я сказал, то вдруг испытал такое легкое, ликующее чувство, какое, вероятно, испытывает разведчик, долгое время выдававший себя за офицера вражеской армии. Приходит момент, он снимает маску и говорит: а я не с вами. Я, знаете ли, не фашист. Я против вас.
Я много лет подряд ходил в прогрессивный книжный магазин напротив моего дома и смотрел разную лит.продукцию. Помню брошюру какого-то авангардиста под названием «Обоссаный пистолет». В то время я уже придумал свой роман, придумал концепцию истории искусств. Но вот не писал, чего-то ждал. И думал: хватит ждать, больше невозможно. Я должен сказать. И молчал. И не говорил. Наконец сказал. Это был очень приятный момент.
Мне долгие годы было стыдно слышать глупости и вранье, и не говорить, что это глупости и вранье; было стыдно жать руки взяточникам и ворам, было стыдно славить капитализм и приобретательство. Стыднее всего было говорить, что рыночный успех – мера подлинности. Ведь я же знал, что это не так. И молчал, поскольку сам кормился от этого успеха.
Ведь когда-то, говорил я себе, мне достало смелости выступать против Советской власти. В то время мои осторожные друзья и родственники тоже давали мне советы воздержаться – они беспокоились: разве нельзя просто работать, зачем лезть на рожон? Ну, например, можно писать цветы или бытовые повести. Зачем обязательно «Групповой портрет членов Политбюро» или антисоветские листовки?
И тогда мне хватало смелости, когда я считал, что Советская власть – корень всех бед, а спасение в западной демократии. Так отчего же теперь, когда я взрослый, обеспеченный, признанный человек, отчего теперь я трушу? Сегодня я уже знаю много больше, чем знал тогда, знаю, что такое демократия, знаю, что такое современное искусство. Почему медлю? Почему трушу?
Мне вредило образование, то, что с детства много читал. Трудно было видеть в авангардисте, рисующем полоски, новатора и борца, если я знал Ван Гога. Трудно было видеть мыслителя в кривляке, если отец мне читал Платона. И уж совсем трудно было видеть смельчаков в тех, кто всегда зависит от мнения толпы, кто совсем не похож на Сирано и Дон Кихота. К тому же, по семейным обстоятельствам, я встречался в детстве со многими выдающимися людьми и учился у них смелости – тому, что есть подлинное новаторство, подлинная свобода, подлинная философия (в отличие от рисования полосок и абериутских стишков). И я был – если можно так выразиться – заложником этого знания.
Главным побудительным мотивом моей деятельности всегда был стыд. Мне было бы стыдно не поступить так, как поступил бы Александр Зиновьев или Сирано. Мне всегда стыдно, если я промолчу, если не встану поперек. И принять то, что происходит сейчас, мне мешает обыкновенный стыд.
Как славно устроился прогрессивный мир! Как здорово распределил привилегии, вот и мне много досталось. Ну да, у меня все есть, у других нет – и это разве правильно? Разве т.н. свободные художники чем-то лучше просто людей, которых обманывают и унижают заказчики этих художников? Разве архитекторы, строящие виллы ворам, художники, кривляющиеся для подонков, не делаются сами ворами и подонками? Надо отдать свои привилегии, пожертвовать так называемым художественным иммунитетом, чтобы получить право говорить о главном. И отказаться от этих социальных преимуществ, от этих карьерных отношений (встреч, знакомств, пьянок, приятелей, связей) было тем легче, что ничего – ни грамма – подлинного в этих отношениях не было. Надо было говорить тупому мазиле, что он спонтанно выражает себя, а невежественного вруна называть культурологом. Я долго мирился с этой суррогатностью бытия – а потом перестал мириться. Собственно, никакого подвига здесь нет. Так просто надо поступать, вот и все. То, что было моим преимуществом, то, ради Христа, я почел тщетою, говорит апостол Павел.
Мне долгие годы было непонятно: как же окружающие не видят, что авангард сегодня – это толпа, это индустрия, это – стадо. Некогда авангард символизировал меньшинство, но сейчас это - большинство. Неужели не ясно, что тот, кто идет один против т.н. авангарда – он и есть единственный авангардист, неужели не ясно?
Нет, не ясно. Но такая неясность была всегда, и во времена Советской власти, и в любые другие времена. И тебя будут называть ретроградом, а тех, кто обслуживает власть имущих, будут называть новаторами. Нормально. С этим надо жить, как с плохим климатом – бывает.
Достанет сил написать второй роман, буду очень рад.
Да, Вы правы, публицистика может добавить ненужные риски. И это помешает основной работе. Разумеется, романы и картины важнее статьи в газете, да и высказываешься в романе спокойнее и последовательнее. Статья всегда немного на бегу.
Наверное, я пишу статьи потому, что это одна из сторон моего творчества – и сторона необходимая. Я призываю других не бояться и идти против мнения толпы, не слушать стадного инстинкта, не прятаться за комфорт. И странно было бы мне пугаться самому, и не говорить того, что думаю – про современный художественный процесс, про политиков, про воров. Кто, в конце концов, знает, что именно важнее – картина, книга или статья. Важнее – смелость. Все, что я делаю, все вместе образует единый продукт – в нем и картины, и романы, и статьи – все вместе.

А что способно изменить такой "русский мир", или этот механизм смены вех можно только созерцать? Если внешнее воздействие, то в каком виде оно возможно? Александр

Этот мир меняется людьми, меняется трудами и поступками. Ни в коем случае не расчетливой политической комбинацией, не удачей на бирже, не идеологической спекуляцией.
Русский мир меняется «Войной и миром» Толстого, «Евгением Онегиным». Больницами, которые строил Федор Гааз, агитками, которые писал Маяковский, романом «Доктор Живаго», трудами Вернадского, историческими уроками Соловьева, верой Аввакума, холстами Филонова и Петрова-Водкина. Состраданием, милосердием, упорным служением.
А вот ваучерами, приглашением на царство, либеральным враньем, угодничаньем перед авторитетами – нет, этим не меняется никак.

Уважаемый Максим, прокомментируйте, будьте добры, слова "творчество существует затем, чтобы образной выразительностью служить правде и добру. Так не проще ли служить правде непосредственно – не через искусственный образ, а прямо, воспитывая людей не иносказаниями, но прямой речью".
Особенно интересен переход от первого ко второму предложению и то, как из идеи "служения" берется идея "воспитания" - если, конечно, приведенные строчки написаны вами от своего имени. Спасибо. Сергей Светашев

Спасибо за вопрос. Реплика, которую Вы приводите, принадлежит, сколько помню, одному из персонажей романа «Учебник рисования». Это провокационное высказывание. Надо смотреть в контексте.
Думаю, смысл этой сцены состоял в следующем. Существовало т.н. образное искусство – рисовали картинки с людьми, создавали образы; потом появилось искусство, игнорирующее антропоморфный образ, искусство жеста, акции, и т.д. Можно решить, что такое искусство связано с душой зрителя непосредственно, минуя условности рамы.
Важно вот что: если отказаться от образного искусства, которое имело целью воспитание человека примером (скажем, картины Рембрандта учат милосердию), то придется воспринимать дидактику прямого действия (например, учиться у перформансов Бойса). И не всегда урок прямого действия равен уроку образа – часто моральная составляющая перформанса невелика. Мало чему можно научиться у персонажа, скачущего по сцене без штанов.
Впрочем, на это можно возразить: мастер, скачущий без порток, он не дидактичен. Он учит опровержению клише, дает уроки сопротивления. В известном смысле это так и есть, то есть этот мастер следует традиции «Свободы на баррикадах» Делакруа, создает столь же непримиримый образ. Разница лишь в одном – Свобода на холсте Делакруа кричит всегда, а мастер перформанса, попрыгав без штанов, потом пошел домой обедать. То есть его искусство не вечное, не подлинное, этому образу не веришь, он не может стать символом неутомимого сопротивления. Или требуется скакать всегда, без перерывов на сон. Работать так же упорно, как Ван Гог или Делакруа – чьим перформансом была сама жизнь.
Я не говорю, что перформанс как жанр не нужен или плох. Более того, я уверен, что только перформанс и возможен. Только из перформанса (из акции, из поведения, из поступка) – и рождается образ. Я говорю достаточно простую вещь: отказавшись от образа как от промежуточной помехи надо жизнь саму сделать искусством. Фарс не годится, только «полная гибель всерьез». Думаю, что жизнь Ван Гога - это отличный перформанс. И поведение Толстого – классная акция. Ни Бойс, ни кто иной до таких высот не поднимались. Лучшим же, из явленных за многие века, был перформанс Иисуса, его распятие. Однако для этого представления кроме креста, гвоздей и горы требовались убеждения, за которые приносится жертва.
Подлинность жертвы и перевела перформанс Христа – в вечный образ. И это очень важно понять. В известном смысле, распятие – это модель христианского искусства. Перформанс (мучительная смерть) стал образом, выражающим сострадание и любовь.

Вам не кажется, что мы немного поменялись и что массовый опыт капитализма как личного успеха поменял людей в пользу большей внутренней независимости? Я думаю, что уровень внутренней независимости "масс" сегодня выше, чем когда либо в истории России. Я думаю, что это не гарантия, но тенденция. Знахарь

Простите, не разделяю Вашего оптимизма. Внутренняя независимость (в отличие от независимости внешней), как мне кажется, есть продукт духовный, моральный, это такое сознание, которое не мирится с рабством – ни своим, ни себе подобного. Критерием внутренней независимости служит не опыт личного успеха, а опыт сострадания другому, умение своим успехом жертвовать ради тех, кто менее успешен.
Если мерить такой мерой, то наше общество (и вообще современное состояние капитализма) вполне соответствует принципам социальной дарвинистики. Имеет ли отношение «внутренняя независимость» к привилегиям успеха и силы, я не уверен. Думаю, что нет.

В Вашем романе "Крокодил" герой по фамилии Луговой является олицетворением российской власти, особенно ее чекистской составляющей.
Как в этой связи Вам видятся электоральные перспективы ЛДПР?
Чувствуете ли Вы себя провидцем? Борис Кротов

Это ошибка, я никогда не писал романа с таким названием. Я написал роман «Учебник рисования», где одного из героев действительно зовут Луговой. Он действительно является олицетворением власти. Не обязательно чекистской, просто власти – ее онтологии.
Про ЛДПР – именно в силу служебной функции этой партии – сказать можно немного. Их перспективы не блестящи, просто потому что нужда в такой клоунаде отпала. Впрочем, клоунада всегда пригодится – в той или иной форме. Им придется несколько сменить декорации, но к любой мимикрии они готовы.
Чувствую ли себя провидцем? Да. Чувствую.

1) Что вы предлагаете России взамен малого роста военных и вечного крепостничества?

2) Можно ли понять из вашего текста, что Запад не таков, что на Западе лучше. Или и там то же самое?

3) Если там лучшее есть, помимо запчастей - то что? И почему ваши снабженцы не могут это нечто доставить на российские заводы?

4) Если ничего такого нет на Западе, за что же вы ругаете бедную Россию? Тогда она ведь такая же, как и все остальные. Не так ли? Владимир Трахтман

1) Трудно предложить России нечто, кроме того, что есть в самой России, чем она должна гордиться, что составляет ее славу, и на что дивятся прочие народы. Будущее любой страны и любой культуры строится из нее самой, из ее собственного строительного материала. Толстой и русская литература, русская живопись с Петровым-Водкиным во главе, русская икона и русская вера, русские женщины, русские солдаты, русские разночинцы и демократы, интеллигенты в пенсне и земские врачи. Это все есть, и предлагать нового не надо. Просто не надо этого стыдиться и думать, что современный дурак, проводящий полоски, прогрессивнее Петрова-Водкина. Не надо бежать вдогонку – есть такой античный силлогизм «догоняющий не догонит», чтобы догнать, надо быть перегоняющим, надо просто быть собой. И выдумывать специально ничего не надо. Как не надо Западу предлагать института рыцарства – данный институт и так там есть, генетически присутствует. Другое дело, что рыцарство может быть подменено разбоем, солдат может стать мародером, а литература и живопись – стать угодничеством и лизоблюдством. Так бывало и в России, и на Западе. И не раз бывало. И тогда можно напомнить о том, что кроме мелких расчетов снабженцев есть честь страны, ее гордость. А честь не воплощается в президенте, это какой-то рабский, увольте, подход. Честь, и русская честь в частности, она в каждом из нас. Какие же тут предложения – все очевидно.
2) Запад – живой и разный, нет какого-то злого, и какого-то доброго Запада. Он просто есть, вот такой, какой исторически сложился: с рыцарями, с шарлатанами, с инквизицией, с кострами, с трусливыми мещанами, с Ренессансом, с непризнанными гениями, с масляной живописью, с банками, с коварством политиков, с великими соборами, с коммунизмом, с фашизмом, с протестантизмом, с папами-развратниками и папами-подвижниками, с богатыми и бедными, с колониями, с жестокими военными, с салонами, с конкистадорами, со святыми, с героями, идущими наперекор толпе. Это все Запад. Он не плохой и не хороший, он живой. Кто-то придумал, что Запад является конденсацией доброй воли и свободы. Это не так. Исторически Запад играл роль жадного, эгоистического образования, живущего за счет других, приумножающего свои богатства колонизацией и чужим горем. Впрочем, Запад же и стал родиной тех, кто выступил против эгоизма и жестокости, кто боролся за свободу. Запад – разный. Там то же самое, что и в России, – в том смысле, что есть разное. Там то же самое, что и везде, в том смысле – что живут люди, они стареют и умирают. Но все-таки это особая история, и она отличается от истории Индии, Китая или России.
3) Лучшее, что есть на Западе, это то, что он настоящий, что он - Запад. А лучшее, что есть в Китае, это Китай. Доставить это лучшее в Россию нереально, потому что Россия – это Россия. И в ней есть свое лучшее. И не надо этого ни бояться, ни стесняться. Другое дело, что в России есть и свое худшее. Впрочем, худшее есть и на Западе. Думаю, никто не захотел бы пережить западный фашизм, оказаться в чумном городе Средневековья без лекарств (известных тогда арабскому миру), участвовать в диких войнах, жить в сицилийской бедности, или даже в грязи лондонского квартала Брикстон. Даже платить западные налоги не многие согласятся. Право, везде своих неприятностей хватает – наши не самые горькие. У всех что-нибудь да не так, знаете ли.
Жизнь хороша тем, что она разная, если настоящая. В идеологических схемах жизни нет.
4) Позвольте, я Россию и не ругаю вовсе. В данной статье – да и в прочих текстах – я никогда Россию не ругал. Если я говорю блондину, что он не брюнет, можно ли это квалифицировать как упрек? Допускаю, это может быть неприятно, особенно если блондин только что покрасил волосы в черный цвет и рассчитывал, что краски никто не заметит. Но ведь оскорбления данное высказывание не содержит. Ну да, не брюнет. И что теперь?

И что нет никакого выхода из этого круга???? Aleschua

Почему же? Есть. Например, работа. Или отдых. Куда, собственно, Вы собрались выходить? Вас ведь не печалит (или не всегда печалит) тот простой факт, что Вы смертны. А это куда более печальный детерминизм, нежели рождение в России. Умрем, это обидно, но факт. Разве это грустное знание мешает Вам любить девушку и ходить в кино? Так много всего на свете, что нам не суждено, – невозможно из-за всего подряд расстраиваться. Вы никогда не будете японцем, и что же теперь – мороженого не есть? Ограничения и исторические особенности существуют, никуда от них не денешься. Даже и с климатом, например, не очень-то поборешься. Помните, подпоручик Дуб (в романе Гашека) жаловался, что мало кто обращает внимание на разительные перемены в температуре зимы и лета, а его эта ужасающая несправедливость выводит из себя. Да, с неприятной последовательностью история нас снова и снова тычет носом в действительность, которую мы хотели объявить яко небывшей. Но это, поверьте, происходит везде. Типаж жестокого и тупого полковника-колонизатора воспроизводился и будет воспроизводиться в Британии, типаж соглашателя-бунтаря будет воспроизводиться во Франции, никуда не денешься. Ну да, мы живем в России, у нее свои законы, часто не очень гуманные. Номенклатура, ворье, холуйство. Зато сколько поводов проявлять личное благородство, жертвенность, поддерживать друзей и любить подруг. Можно даже писать картины и книги. А можно – симфонию. А можно – стать пророком. Вам мало?

Прочитал Вашу весьма протеворечивую статью. Безысходность какая-то. Реформы 90-х не нравятся, Путин тоже, вся история России - ходьба по кругу. Вы упомянули про идеалы, которые были "растоптаны" в 93. Возникает естественный вопрос : "Каковы же эти идеалы ?" или "Как Вы представляет позитивное развитие страны?". Вениамин

Идеалы у большинства были абстрактные – сказывалось незнание истории, отсутствие опыта. Как жизнь скорректировала эти идеалы, сами знаете. Позитивное развитие страны представляю смутно – после произведенных перемен. Живее представляю себе дробление на удельные княжества, на улусы. Все время интересуюсь, как распорядятся своими деньгами богачи, когда нефтяная выгода прекратит их манить. Ничто не указывает на то, что данная мафия будет спасть страну – как только выгода кончится, страну растащат ради мелких нужд. Буду рад, если ошибаюсь.
Впрочем, и это не будет последняя катастрофа. Никто не в силах отменить ни Пушкина, ни Толстого, ни Чехова. Если отрезвление придет к нации ценой потерь, – все равно во благо. Хорошо бы не слишком задорого. Стабфонд-то что, а людей жалко.
Однако, это некорректный ответ, извините. Вы ведь спросили про позитивное развитие страны, как я его себе представляю, возможно ли оно. Это верный, хороший вопрос, только ответить на него не просто. Мы сурово судим былое, а гипотезы и проекты выдаем за возможную реальность. И я точно так же: легко говорить в сослагательном наклонении. Но очень безответственно. Если бы нечто было возможно – оно бы случилось. Впрочем, извольте, можно помечтать.
Мне сегодня кажется, что некоторых ошибок можно было бы избежать. Так, я думаю, что не следовало поддерживать Ельцина на выборах 96ого года, фальшивая история выборов привела к фальшивой власти. То была власть нуворишей, воров, наместников – и мы им радовались, считая: пусть лучше воры, чем опять коммунисты. Сегодня я думаю, пусть бы тогда победили коммунисты, было бы здоровее. Да, был бы пересмотр приватизации. А что, разве пересмотра приватизации и так не произошло – посадили и прогнали неблагонадежных, их улусы раздали верным. Коммунизм второго призыва был бы иным, расчетливым, нестрашным. Вероятно, он сменился бы иной формой власти, не столь циничной, как сегодня. Также я полагаю, что на выборах 2000ого предпочтительней была бы победа Примакова. И так далее. Иными словами, я думаю, что отказываться от социализма и не использовать тех преимуществ, которыми уже располагало наше общество к концу 80х, – глупо. Мы многого добились за семьдесят лет, надо было за это держаться. Не надо было объединять так поспешно Германию. Не надо было допускать того, что случилось в Югославии. Ах, много чего не надо было делать - или делать иначе.
Но все это пустой разговор. Сослагательного наклонения история не знает.
Произошло так как произошло именно потому, что интеллигенция хотела свободы, и сама не представляла, что это такое. То есть следует сказать так: идеалом было бы хорошее классическое образование. Только оно способно уберечь от ошибок.

Вопрос автору: Кому адресован опубликованный текст: Крепостным (их по утверждению автора 90%)? Крепостникам? Ворам-олигархам? Демократическим снабженцам? Лизоблюдам-интеллигентам? Командующему вертикалью подполковнику ФСБ?
Столько красноречия, патетики, желчи и ненависти и все - в пустоту. Marc

В Ваших словах много горькой правды. Действительно, никому конкретно. Но ведь это, согласитесь, участь всякого автора. Если не пишешь служебные записки или поздравительные адреса, то остальное – более или менее в пустоту. Так, высказываешься, чтобы вовсе не онеметь, чтобы дать другим представление о том, что речь в принципе возможна. А кто эти другие, и не очень думаешь при этом. Искусство, оно ведь просто для людей, людей вообще, не олигархов, не крепостных, для всех сразу. Ну, например, как носки. Зачем их вяжут, кому конкретно? Просто на случай холодов. Кто-то придет, возьмет себе. Глядишь, пригодится.